Съемка 25 мая, 2011г.
В гостях у Энциклопедии Русской Америки – Людмила Штерн.
Людмила, добрый день!
Добрый день.
У нас принято говорить о себе, не стесняясь. Хотелось бы начать с самого начала, со дня рождения. Итак, день рождения и Санкт-Петербург.
Тогда он был Ленинград. Я родилась в середине прошлого века, 30-го апреля, в канун 1-го мая, всенародного праздника. Поэтому на следующий день после моего рождения, когда меня привезли домой, весь город был украшен портретами чудовищных людей с низкими лбами. Все было в красных лозунгах. И я с детства привыкла считать, что это праздник – в мою честь.
У меня замечательные родители. Это первое везение и божий дар. Мой отец, Яков Иванович Давидович, был профессор ленинградского университета. Он преподавал историю государства и права. Моя мама была актрисой, а потом стала драматургом и переводчицей. Они были замечательные люди – очень веселые, очень интеллигентные, очень добрые. И они меня не воспитывали, а просто мы все вместе жили. И я старалась жить, как они.
У них была масса друзей, и друзья эти были выдающиеся. Я с детства была знакома с совершенно поразительными людьми. В числе друзей мамы и папы был, например, Иосиф Орбели, директор Эрмитажа, и его жена Тоти Изоргина, и Натан Альтман, и Борис Михайлович Эйхенбаум. Я могу перечислять многих, но, во всяком случае, с замечательными людьми мне удалось познакомиться.
Так же, папа – Михаил Эммануилович Козаков, поэтому с Мишей Козаковым я была знакома с самого раннего детства, и, к большому моему огорчению, даже сказала бы горю, видела его за неделю до его кончины в Израиле. Я была там, и навещала его совсем уже за несколько дней.
Я окончила школу, которую закончила моя мама. Тогда она называлась гимназией Стоюниной. Это замечательная частная гимназия, там училась сестра Набокова, она была моложе мамы; там училась Нина Николаевна Берберова некоторое время. Я пошла в ту же школу, и, к моему стыду, маму часто вызывали туда. Мама говорила: “Ой, я с этой школой никогда не порву отношений, потому что меня вызывают туда по поводу безобразного поведения моей дочери.»
В 1941-м году, когда началась война, папу арестовали, Он провел первую зиму, блокадную, в Большом доме. И его следователь бил “Капиталом” по голове, марксовским “Капиталом”. Более тяжелого предмета не было. И погиб он там случайно, но я говорить об этом сейчас не буду, потому что мало времени. Об этом я написала частично в своей книжке “Под знаком четырех”. Название этой книжки получилось довольно удачным, потому что когда в Америке мои новые соотечественники спрашивали: “Под каким знаком Вы родились?”, ну, имея ввиду “Рыба”, “Дева”, “Лев”…, я им говорила, что я родилась под знаком четырех: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин трепетали над крышей родильного дома имени Отто, в котором я родилась.
Вообще, я родилась не в Отто, это я сейчас зачем-то придумала. Я родилась в больнице Снегиревка, в которой родился также Владимир Владимирович Путин – это нас роднит. Кончила я школу, а я по своей натуре абсолютный гуманитарий, но папа, который был человек очень добрый, помню, позвал меня и сказал: “Иди-ка ты в технический ВУЗ, врать придется меньше, потому что гранит состоит из кварца, полевого шпата и слюды при всех режимах”.
И я отправилась в Горный институт, что было безумием, потому что я тупа, как колода. Тем не менее, поскольку я влюбилась в профессора математики, одноглазого профессора Соловейчика, я выучивала математику наизусть, и мне удалось даже кончить Горный институт.
Я стала геологоразведчиком, гидрогеологом. Я благодарна судьбе и папе за это, потому что моя жизнь была очень интересной. Я много ездила, много работала в разных углах Советского Союза: и с уголовниками, и с политическими, которых иногда выпускали на буровые. Приобрела довольно любопытный опыт.
Вместе с тем, Горный институт был, я бы сказала, гнездом замечательных поэтов. Не только я такая умная, многие понимали, что лучше кончить технический ВУЗ. А у нас, в Горном институте, было литературное объединение, одно из самых знаменитых в Ленинграде. И поэтому я познакомилась со многими поэтами и подружилась, в частности, и с Городницким, с которым мы жили также в одном доме, и с Британишским, и с Агеевым, и с Тарутиным, и с Горбовским, который не учился у нас, но был в нашем ЛИТО (ЛИТО – литературное объединение, Ред.).
А наше ЛИТО дружило с другим ЛИТО, например, с ЛИТО Технологического института, где учились Найман, Рейн и Бобышев. И даже примкнул, нигде не учившийся, Ося Бродский. Поэтому я была окружена и геологическими друзьями, которых я очень люблю, ценю, мы до сих пор встречаемся, и литературными друзьями, среди которых, в общем, и прошла моя жизнь. Папе, как профессору, полагалась дополнительная площадь, и у нас была большая квартира, - по ленинградским понятиям, так просто замечательная. У нас было 4 комнаты около Исаакиевского собора.
И поэтому все несчастные, не печатающиеся, полуголодные, ободранные поэты приходили к нам. А мама с папой их тоже обожали. Они читали у нас стихи, получали тарелку супа. Нянька, например, моя, которая у нас прожила 42 года, говорила: “Оська заявился, настроение плохое, посади чистить картошку, он отвлечется.»
Вот, примерно, на таком уровне проходили наши вечера. В свое время, я забыла сказать, а это важно, мама была в семинаре у Гумилева, а семинары эти проходили в доме Мурузи, где потом жил Иосиф Бродский. И однажды мама, которая была абсолютно влюблена в Анну Андреевну Ахматову, спросила у Гумилева: “Николай Степанович, а можно научиться писать стихи, как Ахматова?” На что Гумилев задумчиво ответил: “Как Ахматова - не уверен, но, вообще, это просто: нужно придумать две приличные рифмы и расстояние между ними заполнить не очень идиотским содержанием.»
Ну, вот так примерно. Я рассказываю это потому, чтобы рассказать как интенсивно и интересно проходила моя жизнь до эмиграции. Но в какой-то момент времени мы вдруг поняли: и я, и мой муж, с которым я познакомилась, и влюбилась, и поженились мы на втором курсе, поэтому я живу с ним уже лет 250, по-моему, вместе. Мы решили, что мы больше здесь жить не можем. У нас росла дочь, и нам хотелось, чтобы она могла вырасти нормальным свободным человеком.
В общем-то, мы стали задыхаться. И поэтому, как только, как говорила моя подружка, вьюшка печки приоткрылась, в 1975-м году мы подали заявление. Невероятное везение сопутствовало нам – нас выпустили. Я думаю, причина была в том, что у нас квартира была около Исаакиевского собора, и какие-то партийные упыри очень ее алкали. Ну, были и другие причины, более интересные, но нас меньше года продержали.
И мы оказались с третьей волной иммиграции, которой более повезло, чем другим, потому что мы жили 4 месяца в Риме, увидели совершенно невероятную Европу, с невероятной стороны.
Осели мы в городе Бостоне, где я работала в геологической партии. Мой Витя работал в научно-исследовательском институте. Надо сказать, что я начала писать рассказы еще в России, и приносила их в издательства. Мне говорили так: “Ой, мы читали, мы так хохотали, но мы знаем, что мы напечатать это не можем. И Вы знаете, что мы напечатать это не можем. Поэтому забирайте эти свои бумажки, и всего Вам доброго”.
Первый рассказ, который я написала здесь “Андрей Седых”, Яков Моисеевич Цвибак (Андрей Седых, гл. редактор г-ты «Новое Русское Слово», Ред.) напечатал, царство ему небесное, спасибо ему. И с тех пор все, что я писала, опять-таки, невероятное везение судьбы, печаталос. У меня не было отказов в русских рассказах, я много лет проработала в «Новом Русском Слове».
А потом, набравшись немыслимого нахальства, я стала пробовать писать по-английски. Моя дочь замечательно отметила, она сказала: “Когда ты пишешь по-русски, ты как чемпион по фигурному катанию, хорошо катаешься; когда ты пишешь по-английски, ты первый раз вышла на лед и падаешь каждую секунду.»
Поэтому, когда я пишу по-английски, я не пишу по-английски fiction, я пишу по-английски только журналистские вещи. Даю читать это Вите, потом даю читать это Кате, моей дочери, которая окончила здесь два университета и сейчас она профессор экономики. Это выше, чем Карл Маркс, потому что тот был просто экономистом, а Катя у нас старший экономист и профессор.
И читает Катя. А потом приходит мой внук Даня, кладет длинные ноги на стол, laptop на колени и полирует это сегодняшним английско-американским языком. У меня вышло довольно много книг – семь книг по-русски, книга по-итальянски, причем, поразительно, выбрали мое произведение напечатать в Палермо, в Сицилии, а произведение это о Ленинградском университете. Может быть сходство между сицилийской мафией и ленинградским университетом так близко, что они решили, что это как раз то, что им надо. Кстати, очень хорошее издательство, и я увидела, что напечатана между Плутархом и Цицероном.
Вы рекомендуете?
Да, и поэтому меня зовут – между Плутой и Цицей, теперь меня так называют. По-английски вышла книжка “Leaving Leningrad”, и вышла американская версия книги о Бродском. Книжка получилась в два раза толще, чем русское издание Бродского, потому что надо было американцам объяснять разные реалии нашей советской жизни, они не понимали.
Вы не только перевели ее на английский язык, но и добавили какие-то главы?
Да, просто написала другую книжку.
Это “Джозеф, Иосиф, Ося”?
Ну, это на основании этой книжки. Называется она “Brodsky: A Personal Memoir by Ludmila Shtern”. Она вышла в 2004-м году и получила очень хорошие отзывы, в том числе и в Нью-Йорке.
Над чем Вы сейчас работаете?
Я сейчас пишу такую трилогию, книжку, которая тоже как бы мемуары, как бы, а с другой стороны и текущая жизнь. Будет называться – “Возвращение в старый-новый мир”. Это о возвращении человека, который уехал в иммиграцию, и вернулся первый раз в Россию спустя 15 лет. Я потом каждый год приезжала в Россию снова и видела все изменения, которые мой старый мир приобрел и стал совершенно новым миром. Я очень надеюсь, что я в этом году смогу ее издать.
Еще несколько слов о Вашей связи с современной русской литературой. Может быть, кто-то Вам интересен?
Ну, наиболее интересными для меня были друзья моей юности: Бродский и Довлатов. Еастолько интересны, что я написала о них две книжки. Естественно, что я дружила и с Сашей Кушнером, и с Женей Рейном, очень дружу и с Игорем Ефимовым, который здесь. Но, понимаете, нас жизнь разбросала, и, естественно, что когда я живу здесь, я меньше знаю лично людей, которые сегодня пишут там. Тем не менее, связь налицо. Я часто езжу, мы встречаемся. Ровно в прошлом году, в связи с 70-ти-летием Бродского, была большая конференция в Шереметьевском дворце в Петербурге, я представляла третье издание своей книги о Бродском, которая называлась “Поэт без пьедестала”. И это была встреча со многими русскими, российскими, вернее теперь, литераторами.
Большое спасибо.
Спасибо Вам.
© RUNYweb.com
! Данный текст интервью является дословной распечаткой видеоинтервью. Авторская лексическая основа сохранена без изменений!
